Когда чеховский “Вишневый сад” под пером чудака-переводчика превращается в мистера Черри Орчарда, легко найти ошибку и указать на несоответствие – хуже, если извращены не слова или фразы, а стиль. Стоит притушить жгучий эпитет, где-то уничтожить ритмичность, вытравить теплую краску, – и вот от подлинника ничего не осталось. Причем действовать переводчик может из лучших побуждений: копировать в угоду точности буквального – “рабственного” – перевода чуждый иноязычный синтаксис; или ненамеренно сделать текст худосочным, не осознавая,
что девушки бывают не только красивые, но еще и пригожие или хорошенькие, а человек – не только худым, но и сухопарым или тщедушным.
Перевод, говорит Чуковский, – искусство, которому нужно учиться, а его идеал точно уловил Н. В. Гоголь: “Переводчик поступил так, что его не видишь: он превратился в такое прозрачное стекло, что кажется, как бы нет стекла”.